Не дожив до 41 года, он сгорел за пару месяцев на глазах у близких и друзей – а они гадали, чем же он болен…
В Александре Блоке многим современникам виделся этакий Аполлон – стройный, кудрявый, ясноглазый, с хорошим цветом лица. Божественный и болезненный – одно с другим как-то никогда не вязалось. Да и никаких “историй болезни” или свидетельств о “дурной наследственности” не было, скорее наоборот, – поэт крайне редко обращался к докторам, казался вполне себе здоровым. Работал беспрерывно, влюблялся, загорался новыми романами и новыми идеями – то “девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне”, то скифы “с раскосыми и жадными очами”.
А потом, в апреле 1921 года почувствовал себя неважно. 17 мая слег с температурой. Через 78 дней, 7 августа скончался, оставив в недоумении и родных, и врачей.
Вот что записал в те дни другой поэт, Георгий Иванов: «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий… Но отчего от умер?
«Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственный правильный диагноз его болезни».
А есть ли другое, не только поэтическое объяснение?
Краткая история болезни
К началу весны 1921-го, после пережитой зимы с ее «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем, бездровьем», Блок чувствовал себя неважно, страдал от цинги и астмы. Но работал по-прежнему. Доктор Пекелис, живший с ним в одном доме, ничего уж смертельно опасного в его состоянии не находил.
Поездку в Москву – в начале мая – поэт отменять не стал. Вот что вспоминает Корней Чуковский, сопровождавший поэта в дороге: «Передо мной сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдаленно не похожий на Блока. Жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другими».
На вечере Блока в Политехническом институте случился скандал, кто-то крикнул, что его стихи мертвы, началась свалка, поэта вывели, заслоняя собой, друзья и поклонники. Настроения это явно не улучшило.
В Петрограде его встречала жена, Любовь Дмитриевна (она же, кто не помнит, – дочь великого химика Менделеева): “Он не улыбнулся ни разу – ни мне, ни всему; этого не могло быть прежде».
Из воспоминаний жены поэта:
“17-го мая, вторник, когда я пришла откуда-то, он лежал на кушетке в комнате Александры Андреевны (матери Блока, – Ред.), позвал меня и сказал, что у него, вероятно, жар; смерили – оказалось 37,6; уложила его в постель; вечером был доктор.
Ломило все тело, особенно руки и ноги – что у него было всю зиму. Ночью плохой сон, испарина, нет чувства отдыха утром, тяжелые сны, кошмары (это его особенно мучило)».
Из воспоминаний доктора Александра Пекелиса:
«При исследовании я обнаружил следующее: температура 39, жалуется только на общую слабость и тяжесть головы; со стороны сердца увеличение поперечника влево на палец и вправо на 1/2, шум не резкий у верхушки и во втором межреберном промежутке справа, аритмии не было, отеков тоже. Со стороны органов дыхания и кровообращения ничего существенного не обнаружено.
Тогда же у меня явилась мысль об остром эндокардите как вероятном источнике патологического процесса, быть может, стоящего в непосредственной связи с наблюдавшимся у больного в Москве заболеванием, по-видимому, гриппозного характера».
Блоку становилось то лучше, то хуже. Как-то сел у печки – Любовь Дмитриевна стала уговаривать лечь. В ответ он со слезами стал хватать и бить все подряд: вазу, которую подарила жена, зеркало…
Из воспоминаний жены:
«Вообще у него в начале болезни была страшная потребность бить и ломать: несколько стульев, посуду, раз утром, опять-таки, он ходил по квартире в раздражении, потом вошел из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары, и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что себе принесет какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкапу Аполлона. Это битье его успокоило, и на мое восклицание удивления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: « А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».
В дни, когда ему полегче, Блок стал разбирать архивы, уничтожать часть своих блокнотов, записей. В другие дни его изводили бессонницы и кошмары.
Вспоминает поэт Георгий Иванов:
«Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? – «Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги».
В начале июня доктор Пекелис консультируется с коллегами – профессором П. В.Троицким, доктором Э.А. Гизе. «Было признано необходимым отправить больного в ближайшую Финляндию, – в Grankulla (у Гельсингфорса). Тогда же (в начале июня), тотчас после консультации, возбуждено было соответствующее ходатайство».
Хлопотали с просьбой выпустить поэта на лечение за границу и Максим Горький, и нарком Луначарский. Счет шел на дни, однако… Решение вопроса затягивалось. Политбюро запрещало выезд. Обращались еще и еще раз… Разрешение на выезд все-таки было дано, но слишком поздно. Как раз в день, когда был готов его загранпаспорт, Блок умер.
Вспоминает литератор Евгения Книпович:
«К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забуду. Ему впрыскивали морфий, но это мало помогало…»
Друг семьи, Самуил Алянский, писал:
«На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не ответил, только развел руками и, передавая мне рецепт, сказал: “Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецепту. Вот что хорошо бы получить, – и он продиктовал: “Сахар, белая мука, рис, лимоны”.
4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел. На рецепте получил резолюцию зам. Зав. Губздравотделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу 6 авгутса заведующего не застал. Пошел на рынок и купил часть из того, что записал. Рецепт остался у меня.
В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмитриевны: “Александр Александрович скончался. Приезжайте, пожалуйста».
Доктор Пекелис развел руками:
«В заключение невольно напрашивается вопрос: отчего такой роковой ход болезни? … Если всем нам, в частности, нашему нервно-психическому аппарату, являются в переживаемое нами время особые повышенные требования, ответчиком за которые служит сердце, то нет ничего удивительного…»
Какой же диагноз – точнее
Официальная версия его смерти была такой: Александр Блок умер «от цинги, голода и истощения».
Это был диагноз универсальный для тех лет – от голода, цинги и истощения люди умирали пачками. Но в случае с поэтом, кумиром – которому, вдобавок, и помочь толком не смогли, – этого, казалось, как-то недостаточно. В результате… посмертный диагноз Блоку не поставил разве что самый ленивый исследователь.
Авторитетный ленинградский литературовед заключил, словно припечатал: это был сифилис. И мгновенно нашлись «эксперты», ответившие своей версией: поэт умер от отравления ртутными препаратами, которыми его лечили.
Версии эти, к счастью или к несчастью, уже не услышали ни мать поэта, ни его жена, – первая пережила сына на два года, а вторая умерла в 1939 году.
Было еще заключение доктора Пекелиса: острый эндокардит, вызванный перенесенным гриппом.
Через много лет после смерти поэта, уже в брежневское время, врачи Ленинградской военно-медицинской академии имени Кирова проанализируют все свидетельства болезни Блока, и сделают вывод, что Пекелис прав: «Блок погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков».
Умер Блок 7 августа. Похороны его, 10 августа, собрали тысячи горожан. И гроб несли шесть километров на руках до Смоленского кладбища: все это было поразительно для голодающего и больного Петрограда, в котором к тому времени разруха выкосила две трети дореволюционного населения. А в сентябре 1944 года прах поэта перенесли на Литературные мостки Волкова кладбища.
… И все-таки, выходит, никакой тайны в смерти поэта нет? Эндокардит, и точка? Увы, поэту и правда – дышать было нечем. И от этого поэтического диагноза не уйти.
Поэму «Двенадцать» не поняли, не приняли многие. Шахматово, родовое имение, сожжено. Расстреляны 800 бывших царских офицеров. Одну ночь в 1919-м Блок и сам отсидел в ЧК. Пять полешек по разнарядке на обогрев жилья, пайки хлеба по ордерам. Нависла угроза подселения в квартиру «двенадцати матросов» – Блок переехал с женой в квартиру матери двумя этажами ниже и наблюдал, как жена и мать ссорятся: чья очередь чистить ржавую селедку.
Сейчас любой сказал бы: стресс. Еще в 17-м Блок признавался: “Ничего впереди не вижу, хотя оптимизм теряю не всегда. Все они, «старые» и «новые», сидят в нас самих; во мне по крайней мере. Я же вишу, в воздухе; ни земли сейчас нет, ни неба»…
МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТОВ
Смогла бы спасти Блока от гибели сегодняшняя медицина?
На этот вопрос ответила по нашей просьбе врач-ревматолог Ольга Крель, руководитель Санкт-Петербургского института клинической медицины и социальной работы им. М.П. Кончаловского:
– С современных позиций можно говорить о смерти поэта, вызванной сердечной недостаточностью в результате эндокардита. Влияние стресса, тем более хронического, как фактора инициирующего и усугубляющего многие патологические процессы в организме, хорошо известно. Тем не менее уверенно диагностировать эндокардит трудно даже сегодня. Почти у половины больных болезнь не распознается…
Наиболее вероятной причиной эндокардита является инфекционный процесс. Часто болеют люди среднего возраста, причем мужчины в два раза чаще, чем женщины. А в периоды социального неблагополучия наблюдается рост заболеваемости. Так, в первые послевоенные годы заболеваемость выросла в 3-4 раза, особенно в пережившем блокаду Ленинграде.
Сегодня смертность от эндокардита – до 50%. И это при том что найдено лекарство – антибиотики. А при Блоке антибактериальной терапии еще не было, первый антибиотик выпустят только через 18 лет после его смерти…
